Шукадэв Госвами продолжает свой рассказ:

Посланники Нарайаны объяснением логики Бхагавата-Дхармы вытащили Аджамилу буквально из петли, которую на него набросили посланцы Йамараджа, и, таким образом, спасли его от физической смерти. После чего, йамадуты отправились в обитель Дхармараджа и рассказали ему обо всем случившимся.

Брахман (Аджамила) освобожденный от петли и страха, восстановивший свое природное состояние, склонил голову перед слугами Вишну, торжествующий от увиденного.

Увидев, что Аджамила пытается произнести какую-то благодарственную молитву, Вишнудуты исчезли из поля зрения.

Аджамила, услышав от посланцев Йамараджа и Кришны чистую Бхагавата-Дхарму, описываемую тремя Ведами и показывающую суть (основу), обрел бхакти по отношению к Бхагавану из-за услышанной славы Шри Хари, и исполнился великим раскаяньем, вспоминая свое низменное.

«Увы, велико мое горе, не победившего свой ум, из-за чего перестал быть брахманом, взял женой шудрани».

Шастра показывает, что как бхакти, так и анутапа (раскаянье) приходит по принципу Даршана. То, что он услышал махатмйу Хари, это также вид Даршана, который являет Божество. И в этом Даршане приходит соприкосновение с Реальностью.

Можно видеть много примеров того, как люди испытывают какую-то чувственную симпатию, по крайней мере, к тому, кого они называют или считают Богом. Иногда эти примеры поражают своей интенсивностью, они производят впечатление на человека, который видит их или читает о них. Также мы можем видеть скорбь или покаяние у различных людей, и эти примеры тоже зачастую вызывают у нас очень яркие побуждающие впечатления. Они есть в разных религиях. Например, я в свое время читал у Иоанна Лествичника рассказ о том, как он был в одном труднодоступном монастыре в горах (очевидно, в горах Египта). Он описывает, что когда был там, настоятель показал ему отдельную часть монастыря, где монахи жили особой жизнью: они проводили все свое время в покаянии. И Лествичник описывает все то, что он увидел и услышал в мрачных камерах этого заведения. Он говорит, что когда ты входишь туда, то со всех сторон, со всех келий, мрачных, темных, холодных, доносятся стоны страдающих людей, которые круглыми сутками плачут о содеянных грехах. И как покаяние в этих грехах, побуждаемые внутренней скорбью, они применяют различные виды истязания своей плоти. Одни морят себя голодом, принимая пищу лишь раз в несколько дней. Другие носят вериги, которые впиваются до крови в их изможденное тело. Кто-то стоит на острых камнях в гноящихся ранах. Кто-то носит на себе власяницы, которые из-за страшного зуда и болезненности не дают ни минуты покоя. Кто-то не дает себе спать неделями. И когда кто-то из них в таких мучениях умирает, к умирающему собираются все обитатели этих келий и у них на устах всегда один вопрос: «Ну, что, брат, смог ли ты умилостивить Бога за свои грехи такой жизнью?»

На самом деле, когда они спрашивают это, они надеются получить от него вдохновение на продолжение того, что Иоанн назвал «подвигом» - на такую жизнь. Когда читаешь эти описания, это производит достаточно сильное впечатление. Тем не менее, принцип самого по себе покаяния, основанный на страхе будущего наказания, - это импульс, это впечатление. Так или иначе, человек даже в таких крайних примерах может всю свою жизнь проводить в покаянии о прошлых грехах, не замечая совершения грехов нынешних. Не замечая, даже не столько из-за халатности, сколько из-за незнания, из-за отсутствия джнаны. Поэтому мы не можем принять покаяние просто как принцип (как бы кто ни каялся), как что-то самодостаточное и потому чрезвычайно ценное. Настоящее покаяние, равно как и настоящее бхакти, проблески бхакти, как мы видим здесь, могут приходить исключительно как следствие Даршана Бхагавана. То есть, насколько ты получил понимание Таттвы (Истины, Реальности), настолько твое восприятие, отношение становится другим. Раскаяние как следствие изменения отношения имеет силу, потому что, во-первых, оно основано на безотносительной Реальности, на том, что есть на самом деле. Во-вторых, потому что оно теперь постоянно. Ты не просто получил какое-то вдохновение, которое пришло и ушло. Теперь это часть тебя, и каждый раз, когда эта часть будет соприкасаться с тем, что она уже внутренне по опыту (по Даршану Откровения) определила онтологически нечистым, она будет болеть внутри тебя, она будет отторгать нечистое, отторгать грех. Вот это действительно достижение.

Другой аспект, который мы можем встретить в религии, это покаяние, имеющее своей прямой, непосредственной целью избавление от гнета чувства вины. Человечество и его «религии» в этом преуспели также: достаточно много философий, тренингов, психологических систем, которые приводят тебя к «гармонии с самим собой». То есть помогают тебе не страдать. Помогают тебе вызвать ощущение, что ты не виноват. Или был виноват, но вина с тебя снята. Это и протестантский подход к крещению, которое следует за разовым покаянием: когда ты каешься, все грехи тебе во имя Христа прощаются, теперь ты сможешь жить легко и счастливо, потому что ты прощен, ты спасен. На первых порах это делает твою жизнь очень привлекательной. Это и просто примитивные психологические формулы: даже если ты перед кем-то виноват, кому-то сделал гадость, первое, что ты должен сделать - это простить самого себя. Если ты простишь самого себя, простят и другие. А если ты не простишь себя самого, то и другие не смогут тебя простить, полюбить и т.д. Поэтому человек из лучших побуждений сам себя прощает. Таким образом, снимается ощущение груза ответственности, и человеку становится жить легко и приятно. Несмотря на то, что он по сути своей остался прежним.

Все это вопрос ощущений. Все это вопрос диктата бхотритвы, которая лезет везде и оставляет на всем свой, даже не отпечаток, а тотальный диктат. И покаяние, понимание своей вины спонтанно нами воспринимается, как что-то, что мешает нам жить, что зудит, и должно быть как-то разрешено. Когда я в свое время был в православии и бывал в монастырях на исповеди у духовников, я слышал разговоры людей, которые выходили из исповедальни и светились счастьем от легкости: «как батюшка хорошо исповедал, сбросил все грехи, чувствую себя перерожденным». Это ощущения. Люди идут за ощущением, ощущение же и получают. Мотив – получить ощущение. Если человек не получает ожидаемое ощущение, значит что-то не то: то ли я плохо исповедался, то ли батюшка кое-как принял исповедь, «не от сердца». И люди считают, что карма «провалилась», то есть ожидаемые плоды я не получил.

До тех пор, пока есть бхотритва, мы будем ощущать то же самое: побуждение тех же мотивов, стремление совершить карму ради этих мотивов и ожидать соответствующих плодов. То есть, внутри нас будет работать этот алгоритм. Практикующему придется с этим смириться. Точно так же, как оттого, что мы узнали о своей болезни, как протекает эта болезнь и, может быть, даже начали принимать лекарство, симптомы болезни не исчезнут. Мы будем жить с болезнью какое-то время. Мы будем ее ощущать. Но садхак должен понимать, что это болезнь, а не нормальное положение дел: если я не ощущаю легкости, позитива, то что-то не так. Это «не так» исключительно в категориях бхотритвы, она не получает того, что ей надобно получить. Я никуда не денусь от того, чтобы разделить с ней это ощущение. Как идущий по пути джнаны, я должен понимать, что я просто разделяю ощущение паразита, который находится во мне. Он, как альтер-эго, как второе «я», как мой тонкий сиамский близнец: если я его тыкаю спицей, боль ощущается мной также. Это неизбежно. Если ему плохо, плохо мне. Я его не переделаю: бхотритва не может стать Садху. Но в ходе садханы, благодаря Даршану, паразит, живущий во мне, будет становиться меньше и слабее. Я же буду становиться сильнее. Поэтому раскаянье, которое приходит к человеку в ходе Даршана, когда он получает понимание: почему именно это плохо, что именно в этом неприемлемого, - есть благодатная основа и естественное следствие происходящего. Это не раздражитель, хотя для бхотритвы он таковым является. Когда мы поранили руку, мы смазываем рану йодом, и для раны йод – раздражитель. Мы смазываем рану йодом не ради раздражения и не ради того, чтобы раздражения не было. Мы лечим болезнь, потому что мы знаем, что это болезнь. Даже если рана не болит, мы знаем, что это опасно. По джнане, по знанию мы причиняем себе беспокойства, которых у нас, может быть, и не было бы: пока мы не смазали рану йодом, она и не болела, но стоит ее намазать, и она начнет страшно жечь. Если я буду руководствоваться логикой человека избегающего неприятных ощущений, я оставлю рану, как есть, она нагноится и может быть что угодно: гангрена, заражение крови и пр., включая смерть. Понятно, что такая логика не может привести ни к чему хорошему. Поэтому раскаянье, тяжесть раскаянья, гнет раскаянья для Вайшнава естественны. Более того, если их нет, это повод для беспокойства.

Обращаясь к истории Аджамилы, мы видим, как все происходило в его случае. Вначале, когда он был в нормальном состоянии, увиденное им в лесу, а точнее его собственная реакция (кама, желание, вкус к тому, что он увидел) вызвала у него шок. Он был в ужасе и пытался остановить это, но не смог. Мы уже обсуждали, что не это самое страшное, а то, что он пустил все это на самотек. Изо дня в день из-за санги с носительницей греха он стал заражаться сам этим грехом. Он сам стал грубеть. Он становился все менее восприимчивым к Истине. Грех перестал его беспокоить, грех перестал приносить ему боль, и, в конце концов, он так огрубел, что перестал бояться. Страха больше не было, не было раскаянья, груза ответственности. В этом ему помогали мадоки, помогали человеческие идеалы: жена, дети, - он хотел, чтобы они были счастливы любой ценой. Да, за счет счастья других. Ну, что поделать! Есть такая фраза у подонков: «Не мы такие, жизнь такая». Человек становится грубым, он становится слепым, глухим, поэтому в нем нет боли раскаянья. Сначала мелочи, потом очень весомые вещи. Для него это нормально, потому что для него это больше не прайоджана, это больше не актуально. Я еще помню, что это грех, но для меня это больше не актуально. Меня больше это не пугает, не тяготит. Впоследствии человек становится убежденным грешником. Он совершает апарадхи, и для него это нормально, он совершает грехи, и для него это становится нормальным.

Что вернуло Аджамилу в его нормальное, природное состояние? Даршан. То, что он увидел, а главное – то, что он услышал. Он увидел жутких существ, он почувствовал от них запах боли. От них веяло страданием и удушьем неминуемости этого страдания. Это отрезвило его. Но то, что он услышал джнану о гунах Нарайаны, о том, Каков Нарайана, о том, какова Дхарма, привнесло Дхарма-прайоджану в его сознание. Для него это стало актуальным. Здесь и сейчас он очень внимательно обратился к Истине. Таттва больше не была для него просто обрывком воспоминаний. Он сосредоточился на ней. Да, конечно, этому поспособствовали события, а не он сам это сделал, сидя на крылечке. Но из истории с Аджамилой мы должны вынести то, что мы должны это делать сами, сидя на крылечке, а не ждать, что нам повезет так же, как ему.

Это принцип памяти. Память – один из органов восприятия. Если мы не используем какой-то орган, у него наступает дегенерация, он просто дряхлеет и отмирает. Если я не использую свою память, дхи, способность сознавать, воспринимать в обращении к Парататтве, Парататтва становится для меня каким-то призраком прошлого. Я помню о Боге, о Дхарме, о грехе, о наказании и еще о чем-то, но не памятую. Я не сознаю здесь и сейчас, мои усилия не направляются на это. На что они направляются? На что-то же они направлены? Я не могу думать ни о чем. Я чем-то занят. И вот то, чем я занят, становится для меня прайоджаной. Оно начинает меня привлекать или пугать, оно становится для меня актуальным, важным, присутствующим. Если даже это какая-то мелочь, она может стать для меня моим миром, в который я полностью погрузился и ничто здесь и сейчас меня не касается. Вот этим должна быть Дхарма, джнана. Мое сознание систематически изо дня в день должно направляться к Шри Вишну, а именно – к Шастре, к джнане, которая дана в Шастре. Потому что под «Вишну» без Шастры, без Садху, без Гуру я могу подразумевать что-угодно. Но если я направляю свое сознание к джнане, которую Шри Вишну дает через Шастру и через Ачарйу, то для меня это прайоджана. Я живу этим. Я погружаюсь в это, я думаю этим. Смотрю на происходящее внутри и вокруг меня сквозь это.

Поэтому я постоянно нахожусь в состоянии умирающего Аджамилы. Вишнудуты здесь и сейчас говорят свою Вишну-катху. И для меня это актуально. Это касается меня, здесь и сейчас. Оттуда я беру силы, для меня это актуальность. То, что важно, то и будет определять мою реальность, мою прайоджану.

Пока Аджамила жил Шастрой, он служил Гуру, Наме, он исполнял ведические обряды. Для него это было актуальным, он жил всем этим. Но когда он перестал это делать под влиянием своих вкусов, которым он дал волю, все это стало притупляться в его мыслях. В конце концов, он потерял силу быть брахманом. О чем он здесь и говорит: «Брахман внутри себя я потерял. Я утратил связь с Ним». Почему так произошло? Мы видим это на примере его жизни. Это не происходит само собой, но лишь по моей инертности. Я должен всегда очень четко и ясно сознавать: если в чем-то у меня есть инертность, то в чем-то другом у меня есть активность. Всегда так. Не бывает такого, что я не могу сосредоточенно думать о Бхагаване. Конечно, бывают какие-то фрагменты в течение дня или нескольких дней, или болезнь какая-то, которая не позволяет мне сосредоточенно думать о Господе. Эти вещи бывают, мы не застрахованы от них. Но даже в эти дни, какую-то их часть я должен полностью погружаться в Парататтву. Это должно быть моей прайоджаной. Чем больше я уменьшаю это обращение к Истине, тем более инертным становится мое восприятие Истины. Соответственно более активным становится моя жизнь по бхоктритве. Это неизбежно. Если я вовремя не останавливаю этот перекос, для меня становится все более и более естественным катиться под уклон, в иллюзию, в мир бхоктритвы. Соответственно Дхарма остается где-то там, далеко. Если я не одерну себя, если не поставлю себя на место, это неизбежно. Потому что из-за бхоктритвы (не из-за слабости религии, а из-за бхоктритвы) естественный уклон у баддха-дживы в сторону иллюзии. Именно поэтому Дхарма не может быть поставлена в ожиданиях на один уровень с тем, что мы делали в жизни спонтанно, легко, естественно и радостно. Это, своего рода, физика.

Дхарма - это всегда усилия. Это всегда деятельность, которую мы обоснованно можем назвать противоестественной. Естественность это наклон, это движение, в котором нам не нужно прикладывать особых усилий. Но это движение бхоктритвы, это движение вниз. Бхоктритва не мотивирует нас к Дхарме, она не мотивирует нас к тому, чтобы Кришна был счастлив, а я был использован в служении Ему. Это не предусмотрено. Ожидать этого – совершенно безумная идея. Я должен совершать усилия, я должен брать и заставлять себя. Потому что периоды, когда это спонтанно происходит, очень редки. Поэтому садхак, если он рассчитывает, что его садхана будет продолжаться и будет успешной, должен, обладая этой джнаной, грамотно строить свою жизнь. Нелепым ожиданиям, принципу критериев, построенных на ощущениях, здесь места нет. В этом продолжение иллюзии. Людям кажется, что они отходят от наслажденческого образа жизни только потому, что теперь они занимаются религией. Но если они оставили у себя наслажденческий принцип восприятия, то нельзя сказать, что они освободились от образа жизни по баддхе. Все продолжается до тех пор, пока человек не перестроит свой принцип жизни.

Но то же самое раскаянье, которое приходит вследствие очевидности Истины, не носит такого характера, как это описывается у того же Лествичника. Раскаянье само по себе не несет спасительной нагрузки. Раскаянье - это решение. Ничего больше. Эмоциональная окраска у этого явления не носит самодостаточной функции. Как запах у пищи это сопутствующее: смысл пищи в самой пище, а не в запахе. Точно также раскаянье не очищает тем, что мне тяжело из-за содеянного. Попытка людей просто сохранить в себе тяготу раскаянья, чтоб тем самым очищать себя, не имеет никакого смысла. Это не очищает. Раскаянье - это решение. Я обнаруживаю, что это грех, что это гнусно, и я сознаю через Даршан, явленный мне Истиной, почему это так. И мне больно. Больно потому, что происходит несовместимость имеющегося и правильного. Несовместимость вызывает боль. Как высокая температура несовместима с моим телом: если приложить ко мне раскаленное железо, мне будет больно. Это несовместимость. Но эта несовместимость не есть еще искупление, она не есть лечение. Это физическое, естественное явление. Искупление Вайшнава, которое является следствием Даршана Истины, вот решение. То, что оно сопровождается ореолом ощущения раскаянья, это не самоцель, это не та спасительная сила. Я отторгаю то, с чем я несовместим. И с этого начинается другой образ жизни. Последующая за раскаяньем карма, основанная на раскаянии, это спасительный акт. И это мы также видим в примере жизни Аджамилы. Он не пошел мучаться и страдать. Далее мы будем читать его слова раскаянья, в которых он выразил, то, что он отвергает. После этого он совершал карму. После этого он совершал поклонение Нарайане. Он оставил все то, в чем гнездился грех, ушел в Дхаму, для того, чтобы там постоянно погружаться в джнану, в медитацию и совершать поклонение Бхагавану. Вот раскаянье Вайшнава. Раскаянье это то, что ты делаешь. Раскаянье это карма, в которой нет места тому, что ты отторг своим решением. Это раскаянье Вайшнава. Там нет места упиванию бесконечной скорбью. Потому что в ней нет смысла. Но, еще раз обращу внимание на то, что я сказал ранее: Вайшнав не пытается сбросить с себя неприятный груз болезненности раскаянья. Он понимает, что болезненность это просто сопутствующий фактор. Потому что, если его нет, когда совершается что-то дурное, значит, что-то не так. Значит, я огрубел. Если я касаюсь раскаленного железа и не чувствую боли, я в очень большой опасности: я могу так до костей обгореть и только потом обнаружить огонь. Что тут хорошего? Ничего. Я грубею. Поэтому Вайшнав воспринимает это, как свою анатомию. Это то, что должно быть. Когда я вижу в своих поступках, словах, мыслях то, что несопоставимо с тем, к чему я стремлюсь, во что я верю, с моим принципом жизни, это должно быть больно. Это не плата. Это не издевка Того, Кто выше меня. Это физиология моего внутреннего устроения. Важно другое. Я отторгаю дурное, и это хорошо. Боль, которая сопровождает такой процесс – естественная боль. Решение и последующее соответствующее действие – вот то, что действительно для меня важно, вот то, на чем я должен быть сосредоточен, вот то, чем я должен жить. Это здравое, шастрическое восприятие раскаянья, которое присутствует в Вайшнаве.